– Я … люблю… тебя… – непривычным голосом сказал юноша, и был этот голос достаточно силен, чтобы понять, что смерть больше не грозит ему, хоть и двоился чуть на высоких нотах.
– Я люблю тебя, я верю тебе, я хочу быть с тобой… – и с каждым словом тело его восстанавливало силу, и искривленные конечности выравнивались, и мышцы наливались мощью.
А когда он смог встать на стройные свои мужественные ноги, он запел приятным тихим баритоном:
Здесь, где-то здесь, в этом странном лесу,Жил в вечном холоде ожиданья,Жижу болотную пил – не росу.Радостный миг променял на страданье.
Та, что утеряна мною давно,Та, что намолена мною в рыданьях,Та, для которой открыто окно,Древним обещанная преданьем.
Ей я открылся и в душу впустил.Я доверяюсь любви без остатка.Ради нее я надежду взрастил,Как же любимой довериться сладко!
Воссозданный, принявший отверженную свою часть, вновь рожденный, он протянул руки к своей возлюбленной, и слились они в объятии истинной любви, любви исцеляющей, любви объединяющей, любви, которая, соединяя двоих, делает их одним – сильным до всемогущества, счастливым без ограничений СверхЧеловеком.
Консуэло
Когда-то жила… или не жила. Была… да, вот так!
Не жила, была в давние времена девушка. Как бы нам ее назвать? Машенька – ей не идет… Буратино – уже занято… А вот была у меня в детстве любимая книжка «Консуэло». Вот так и назовем!
Не жила, была в давние времена девушка, и звали ее поющим именем Консуэло. Еще до своего рождения она поняла страшную правду: она никому не нужна. Мама ее не хотела, папа не ждал… Так бывает, не удивляйтесь. Она лежала, свернувшись грустным комочком, в мамином животе и думала горькую думу: «Что ж, я ведь знала, на что иду, выбирая именно эту жизнь, именно эту маму… знала, что именно в этих условиях смогу выполнить то нелегкое задание, что получила в Мире Света. Но, Свет – свидетель, я не могла знать, как это будет больно! Я сдаюсь, я не пойду туда! Пусть меня оставят в покое. Я туда не хочу!». Но доктора имели другое мнение на этот счет, и ее вынули насильно на яркий свет, на шум, на резкий холод.
Все люди рождаются одновременно со своим миром. Миром, наполненным изобилием всего, что понадобится им на протяжении жизни. Консуэло тоже пришла сюда, окруженная своим миром. Но сразу, с первых мгновений рождения, обнесла его сплошной непроницаемой капсулой. С наружной стороны капсулы нарисовала приветливую умную мордашку, создала иллюзию открытости, немного даже перестаралась. Окружающие ее считали болтливой и чересчур откровенной. Но это и к лучшему, за кажущейся публичной вывернотостью они не искали второго дна…
Так и жила Консуэло. Открытая, откровенная болтушка, прочно замкнутая в своем мрачном мире. Мама считала ее ребенком удобным и беспроблемным, папа не замечал, друзья сторонились. Дети чувствуют правду, их не обманешь. Они не могли объяснить, что не так в этой девчонке, но ощущали ее инаковость, нездешность и определяли их как опасность.
Консуэло училась хорошо. Без любви к предметам, без огня, просто ей все легко давалось. Ее хвалили, ставили в пример. Никто даже и представить себе не мог, какой страшной болью откликались дифирамбы в темноте внутреннего мира девочки:
«Они любят только тех, кто хорошо учится, как только они поймут, что я неумная, они перестанут меня любить».
У нее рано проявились способности понимать истинную сущность вещей, она видела насквозь людские души и чувствовала тела. Она умела утешить и исцеляла от боли. Ее благодарили, превозносили, а в ее мрачной пещере раздавалось: «Они любят тех, кто им помогает, скоро они поймут, что все это только удивительные совпадения, что на самом деле я ничего из себя не представляю, и разлюбят меня».
Ее страстно любили мужчины. Они рвались носить ее на руках и доставать для нее звезды с небес, а эхо ее жуткого мира шелестело: «Мужчины любят ложный образ, нарисованный на внешней стене, они поймут, какое я ничтожество, и сделают мне больно».
Свет, породивший ее бессмертную душу, пытался пробиться внутрь этого прибежища боли, но Консуэло не пускала его. Свет обволакивал стены ее мира, отражался от них, и от этого людям радом с ней всегда было хорошо, светло и тепло… А наша героиня страдала в своей тесной каморке от тьмы, страха, одиночества и боли.
Однажды ей стало совсем невмоготу, она попыталась пробить выстроенные собственными руками стены… и не смогла. И тогда она закричала:
«Я задыхаюсь. Задыхаюсь. Сердце болит. Помогите мне. Помогите! Кто-нибудь, услышьте меня! Помогите. Я ведь так и умру, одна-одинешенька, в своем убежище. Сама ото всех тут спряталась, и сама одна умираю теперь. Помогите же мне, вытащите меня отсюда! Я уже не могу сама. Если и хотела бы, уже сил не хватит. Сердце болит, дышать не могу. Помогите, помогите мне. Ради тех жизней, что я спасла, ради тех детей, чьих матерей уговорила не делать аборт, ради тех, кого я к Богу вела, ради того, кто меня любит, безответно, но преданно. Помогите мне! Помогите! Я жить хочу! Я жить хочу, и не могу…. Я вырастила свой страх, а теперь он убивает меня! Помогите мне! Я умираю. От боли, одиночества, неспособности любить, от страха и покинутости. Я умираю! Пожалуйста, услышьте, помогите… Я еще, наверно, что-то смогла бы сделать… Если бы выжила. Я умираю. Я могла бы быть почти всемогущей, а теперь не могу заставить свое сердце биться. Оно так болит… Помогите мне… пожалуйста… я так хочу жить»…
Докричала и умолкла, испугавшись собственного нечеловеческого голоса. И услышала шепот в тишине: «Держись, держись, я с тобой».
И тогда Консуэло заговорила спокойнее:
«Осталось совсем мало места… Скоро здесь станет нечем дышать. Скоро я не смогу шевелиться. Скоро придет конец. Но все же я отвоевала у жизни эти годы. Я заключила себя в эту добровольную тюрьму, чтобы спастись. От боли, предательств, обманов, злословия. Когда-то я казалась им живой. Даже слишком живой. Тот, Кого Я Любила, говорил: «В тебе всего на 120%: ума, женственности, вспыльчивости, любви, нервозности. Это, наверно, – прекрасно, но мне столько не нужно». Подруга говорила: «Тебя слишком много». Друг поучал: «Ты заполняешь собой все пространство». От меня уходили, меня предавали, меня били по лицу больно и обидно. Меня пытались подточить, обрубить, подтянуть, вылепить из меня что-то подобное общим стандартам. А я хотела любви и признания. Не осуждения. Приятия. Я ошибалась… Или пробовала… Или просто жила… Но все это было не так, как ожидали от меня окружающие, не так, как надо. А я мечтала быть принятой в их мир. Поэтому выходила замуж не тогда когда хотела, не за того, за кого мечтала. Выбирала специальность не ту, для которой была создана. Привыкала к манере поведения не той, которая была для меня естественной. Так было еще хуже. Они меня не приняли, а мне в чужой шкуре стало вовсе невмоготу. Я стала метаться, сдергивая с себя неродную кожу, и осталась совсем голая, напоказ всем. И так нехорошо. Меня били, в меня плевали, от меня уходили, меня предавали. И тогда я начала строить себе защитную стену. Вначале она была тонкая, как стекло, но ее проломила любимая подруга. Ей нужна была моя помощь любой ценой. Ценой оказалось мое доверие. В следующий раз я выстроила стену потолще, но ее пробил мужчина. Он хотел сказать мне, что я не могу дать ему то, чего он от меня ожидает. Я снова укрепила стену, но Мир разрушил ее, желая отнять у меня родное и близкое, что я пыталась укрыть вместе с собой. И тогда я стала выстраивать Настоящую Стену. Каждый раз, когда врагу удавалось пробить в ней брешь или просочиться сквозь щель, я укрепляла ее изнутри. Мне не всегда удавалось избежать боли. Однажды ко мне протиснулась Любовь. Я честно пыталась оставить ее при себе. Даже больше того, пыталась выйти с ней наружу. Но в моем укрытии ей было тоскливо, а на воле было страшно мне. Так мы и стали жить: я – в своем убежище, Любовь – снаружи, совсем рядом, прямо под стенкой. Я слышу ее вздохи и стоны, она, наверно, слышит мои слезы. Мне так больно осознавать, что она там старится и чахнет без меня, что она теряет на ожидание под стеной свою жизнь. Чтобы не слышать, как она зовет меня, я укрепляю стены изнутри. Еще и еще. Но враг не дремлет. Дружба нашла тоненькую щель. О, она куда упорнее любви. Она приходит и остается со мной подолгу, уходит подышать свободой и возвращается, но я вижу, что она становится все мрачнее, и тем для разговоров у нас все меньше. А, кроме того, она все время притаскивает на своей одежде следы Боли, неприятия, отчуждения.
Иногда, очень редко, через щели в стенах я вижу свет Желания Жить, ощущаю запах Стремлений, слышу Музыку Надежды. Я хочу, чтобы они пришли ко мне, сюда, поселились со мной, сделали мое существование жизнью… Но они – нетерпеливые гости. Озарят меня движением, дадут глоток воздуха и упархивают на свободу. И снова у меня темно и душно. И снова меня бросили. Чтобы не разочаровываться больше, я замазываю щели и укрепляю стены изнутри. Так моя каморка становится все теснее и теснее, стены все толще, посещения все реже. Откуда же, спросите вы, берутся эти щели? В основном их пробивают дети. Они не верят в существование стены, и каждый раз с разбега врываются в мое укрытие, принося с собой Любовь, Счастье, Ликование. Но боясь, что за ними ко мне нахлынут Страх, Боль, Упрек, Предательство, я снова и снова замазываю щели и укрепляю стену.
